| Звездный мальчик среди бифштексов. |
|
Перевод с английского Виктора Когана. Снова пошла у меня полоса неудач, и в этот раз я нервничал - из-за того, что слишком нмого пил вина; глаза вытаращены, слабый; и так подавлен, что не мог перекантоваться где-нибудь экспедитором или кладовщиком, как обычно - устроиться не мог. тогда я отправился на мясокомбинат и вошел в контору. - я тебя раньше не видел? спросил конторский. - нет, соврал я. я был здесь года 2 или 3 назад, заполнил все бумажки, прошел медосмотр и так далее, и меня повели вниз, на 4 этажа под землю; становилось все холоднее и холоднее, и полы покрывала кровяная патина - зеленые полы, зеленые стены. мне объяснили мою работу: нажмешь кнопку, и через проем в стене доносится шум, словно сшиблись на футбольном поле две команды в шлемах или слон свалился со слонихи, а потом появляется что-то мертвое, большое, кровавое, и он показал мне: берешь его и забрасываешь на грузовик, а потом нажимаешь кнопку, и подается второй, - и он ушел. когда он ушел, я снял спецовку, стальную каску, ботинки (мне выдали на 3 размера меньше), поднялся по лестнице и вон оттуда, теперь вернулся, приперло. - староват ты для это работы. - хочу подкачаться. ищу тяжелую работу, настоящую тяжелую работу, соврал я. - а справишься? - у меня железный характер. я выступал на ринге. дрался с самыми лучшими. - да ну? - да. - хм, по лицу судя, тебе крепко доставалось. - на лицо не смотри. руки у меня были быстрые и сейчас быстрые. приходилось и подставляться, чтоб людям было на что смотреть. - я за боксом слежу. а имени твоего не помню. - я под другим работал, Звездный Мальчик. - Звездный Мальчик? не помню Звездного Мальчика7 - я выступал в Южной Америке, в Африке, в Европе, на островах. дрался в маленьких городках. потому у меня и перерывы в стаже - не люблю писать "боксер", люди думают, вру или хвастаюсь. оставляю пропуски, и черт с ними. - ладно, приходи на медицинское обследование. завтра в 9.30 утра, и поставим тебя на работу. говоришь, тебе нужна тяжелая? - ну, если у вас есть другая... - нет, сейчас нет. знаешь, на вид тебе лет пятьдесят. может, зря я тебя беру. мы тут не любим возиться с людьми понапрасну. - я не люди - я Звездный Мальчик. - ну давай, мальчик, засмеялся он, мы найдем тебе РАБОТУ! - мне не понравилось, как он это сказал. двумя днями позже я пришел в проходную - деревянную лачугу - и показал старику бумажку с моей фамилией: Генри Чарльз Буковски-младший, и он послал меня на погрузочную платформу: обратиться к Тёрману. я пошел туда. там на деревянной скамье сидели люди и гладели на меня, как будто я гомосексуалист или иду в плавках с гульфиком. я ответил пренебрежительным, насколько сумел, взглядом и прохрипел на манер шпаны: - мне к Тёрману. где он? кто-то показал. - Тёрман? - ну? я у тебя работаю. - ну? - ага. он погладел на меня. - где твои ботинки? ботинки? - нету, сказал я. он вытащил мне из-под лавки пару - старых, жестких, задубелых. я надел: все та же история: на 3 размера меньше. пальцы стиснуты, согнуты. потом он выдал мне окровавленную спецовку и стальную каску. я стоял и ждал, пока он закурит - или, если грамотно, - пока он закуривал. небрежным и мужественным взмахом руки он отбросил спичку. - пошли! все они были негры и, пока я шел к ним, смотрели на меня прямо как ЧЕРНЫЕ МУСУЛЬМАНЕ. росту во мне - метр восемьдесят с лишним, и все они были выше меня, а если не выше, то в 2 или 3 раза шире. - Чарли! - заорал Тёрман. Чарли, подумал я. Чарли, тезка, это хорошо. я уже потел в своей каске. - покажи ему РАБОТУ! черт подери, ах, черт подери, куда подевались приятные праздные ночи? почему на моем месте не Уолтер Уинчелл, который исповедует Американский Образ Жизни? не я ли был одним из самых блестящих студентов на отделении антропологии? что же случилось? Чарли отвел меня на платформу и поставил перед пустым грузовиком в полквартала длиной. - жди здесь. потом несколько ЧЕРНЫХ МУСУЛЬМАН прибежали с тачками, подкрашенными белой краской, коржавой и пузырчатой, словно в белила подмешали куриное дерьмо. на каждой тачке громоздились окорока, плававшие в жидкой, водянистой крови. нет, они не плавали в крови, он в ней сидели как свинцовые, как пушечные ядра, как смерть. один из черных запрыгнул в кузов позади меня, а остальные начали бросать в меня окороками, и я ловил их и бросал тому, что сзади, а он поворачивался и бросал тому, что в кузове. окорока летели быстро, БЫСТРО, и были тяжелые, и делались все тяжелей. не успевал я кинуть один окорок и повернуться, как ко мне уже летел другой. я понял, что они хотят загнать меня. и вскоре уже потел, потел, словно насадка от душа, и болела спина, болели запястья, болели плечи, все болело, исходило последней невозможной каплей, дряблой, хилой. я уже едва видел. едва мог заставить себя поймать еще один окорок и бросить, еще один и бросить. я был залит кровью и все ловил, ловил тяжелый, мягкий, мертвый ШМЯК руками, окорок чуть пружинит, как женский зад, и у меня нет сил сказать, выговорить, эй, вы что, ОСАТАНЕЛИ, ребята? окорока летят, и я кружусь, в каске, прибитый к месту, как человек на кресте, а они подбегают с тачками окороков, окороков, окороков, наконец тачки пустые, и я стою качаюсь, вдыхая желтый электрический свет. это была ночь в аду. ну, я всегда любил ночную работу. - пошли! меня отвели в другую комнату. высоко в воздухе, через большой проем в дальней стене - полбыка, а может, и целый, да, если вспомнить, целый, со всеми четырьмя ногами, выплывает из проема на крюке, только что убитый, и останавливается надо мной, что я не бык? - ДАВАЙ - ПРОВОДИ ЕГО! - проводить? - ну да - ТАНЦУЙ С НИМ! - что? - у, черт! ДЖОРДЖ, поди сюда! Джордж зашел под мертвого быка, схватил его. РАЗ. он побежал вперед. ДВА. он побежал назад. ТРИ. он побежал вперед, дальше. бык двигался почти горизонтально. кто-то нажал кнопку, и он взял быка. взял быка для мясных рынков мира. взял для капризных, отдохнувших, глупых, болтливых домохозяек мира, чтобы в 2 часа дня в домашних платьях они затягивались сигаретами, испачканными красным, и ничего почти не чувствовали. меня поставили под следующего быка. - РАЗ. - ДВА. - ТРИ. он у меня. его мертвые кости на моих живых костях, его мертвое мясо на моем живом мясе, и на меня навалилось это мясо, эта тяжесть, и я подумал об операх Вагнера, я подумал о холодном пиве, я подумал о мягкой бабенке, скрестившей ноги на кушетке напротив меня. и в руке у меня стакан, и я медленно и бесповоротно вдвигаюсь в порожнее сознание ее тела, и Чарли заорал ПОВЕСЬ ЕЕ В ГРУЗОВИКЕ! я пошел к грузовику. из страха перед поражением, воспитанного в американских школьных дворах, я не смел уронить тушу на землю, это будет значить, что я трус, а не мужчина и не заслуживаю ничего, кроме насмешек и побоев, - в Америке ты должен быть победителем, другого пути нет, ты пучишься драться за просто так, не спрашивай, - вдобавок, если уроню тушу, мне придется ее поднимать. вдобавок она испачкается, я не хочу ее испачкать, а вернее - они не хотят, чтобы она испачкалась. я вошел в грузовик. - ВЕШАЙ! крюк, свисавший с потолка, был туп, как большой палец без ногтя. ты опускаешь круп быка и задираешь перед, ты насаживаешь перед на крюк снова и снова, но крюк не входит. ЗАДРЫГА! МАТЬ!!! сплошная щетина и сало, тугое, тугое. - ДАВАЙ! ДАВАЙ! я напрягся из последних сил, и крюк вошел, изумительное зрелище, чудо, крюк зацепил ее, и туша висела сама по себе, ушла с моего плеча, висела для домашних халатов и сплетен в мясной лавке. - ШЕВЕЛИСЬ! 130-килограммовый негр, наглый, спокойный, безжалостный, вошел в фургон, разом нацепил тушу, поглядел на меня. - у нас тут без перекуров! - ладно, трефовый. я вышел перед ним. меня ждал очередной бык. после каждого я твердо знал, что еще одного не донесу, но повторял себе еще одного только одного и бросаю. на хер. они ждали, что я брошу, я видел глаза, улыбки, когда они думали, что не смотрю. я не хотел отдавать им победу. я пошел за следующим быком. последний бросок в большой проигранной игре, уделанный игрок, я шел за мясом. прошло два часа, и кто-то заорал - "ПЕРЕРЫВ!". вытерпел. десять минут отдыха, кофе, и они ни за что не заставят меня бросит. подъехал обеденный фургон, и я пошел туда за ними. я видел в ночной темноте пар, поднимавшийся над кофе; я видел пышки и сигареты, кексы и сандвичи под электрическими лампами. - ЭЙ, ТЫ! это был Чарли. Чарли, мой тезка. - что, Чарли? - пока не сел есть, залезай вон в тот грузовик и отгони в 18-й бокс. это был грузовик, который мы только что нагрузили, в полквартала длиной, а 18-й бокс - на той стороне двора. я кое-как открыл дверь и забрался в кабину. сиденье было кожаное и мягкое, на нем было так приятно, что меня тут же сморил бы сон, если бы я не сопротивлялся. я не умел водить грузовик. я поглядел вниз и увидел чуть не десяток рычагов, тормозов, педалей и всякой дряни, я повернул ключ и ухитрился завести мотор. повозился с педалями, рычагами скоростей, и грузовик ожил, тронулся. я повел его через довр к 18-му боксу, думая об одном: пока я вернусь, обеденный фургон уедет. для меня это было трагедией, настоящей трагедией. я поставил грузовик, выключил зажигание и посидел там с минуту, всем телом вбирая доброту кожаного сиденья. потом открыл дверь и хотел выйти. нога не нашла подножку или что там должно быть, и я полетел на землю, почувствовал. когда встал, увидел, как выезжает из ворот на улицу обеденный фургон. а они шли обратно к платформе, смеялись и закуривали. я снял ботинки, я снял спецовку, я снял стальную каску и пошел к деревянной проходной. я швырнул спецовку, каску и ботинки через прилавок. старик посмотрел на меня: - что? бросаешь такую ХОРОШУЮ работу? - скажи, чтобы послали мне чек за 2 часа, а нет - пусть подавятся! я зашел в мексиканский бар на другой стороне улицы, выпил пива и поехал на автобусе домой. американский школьный двор победил меня снова. |